Статья: «Цензурный эллипсис» в печатных книгах в эпоху религиозных преобразований Англии XV–XVI вв.: лингвистический и исторический аспекты (2024)

В отделе рукописных фондов Государственного литературного музея хранится рукописный альбом из семьи Алябьевых, который, возможно, принадлежал Наталии Павловне Хвощинской, в замужестве Алябьевой. Но также вероятно, что первой владелицей альбома была Екатерина Авраамовна Хвощинская, в замужестве Акинфова, чья внучка стала женой Б. И. Алябьева. И Н. П. Алябьева, и Е. А. Акинфова поддерживали отношения со своей кузиной, писательницей Надеждой Дмитриевной Хвощинской, чья проза, подписанная псевдонимом В. Крестовский, уже в середине XIX в. пользовалась широкой известностью. Во вступительной части рассматривается история взаимоотношений писательницы с каждой из кузин и гипотетически устанавливается владельческая принадлежность альбома. В 1857 г. Н. Д. Хвощинская записала в этот альбом 22 своих стихотворения 1848–1852 гг. под общим заголовком «Из стихотворений Надежды Дмитриевны Хвощинской». Поэзия Хвощинской, вопреки неосновательному мнению о ней как о стороннице «чистого искусства», проникнута гражданскими настроениями. В отличие от большинства поэтесс, ее интересовали проблемы социального и философского порядка, и нередко она говорила от лица коллективного «мы», подразумевая людей своего поколения, чья зрелость пришлась на 1850-е годы. Некоторые из переписанных текстов ранее были опубликованы, но девять стихотворений, особенно ярко выражавших общественные идеалы автора и ее неизменный интерес к европейским политическим процессам, не могли быть напечатаны в свое время. Эти никогда прежде не публиковавшиеся стихотворения вошли в предлагаемую подборку.

Исторический очерк «Стенька Разин» Проспера Мериме (1-е изд. 1861) никогда не переводился на русский язык. Долгое время его считали сокращенным переводом на французский монографии Н. И. Костомарова «Бунт Стеньки Разина» (1858). Тем не менее сопоставительный анализ обоих текстов убеждает в том, что очерк французского писателя имеет самостоятельную историческую и литературную ценность. В отличие от Костомарова, который воссоздал широкую картину народного бунта, в центре повествования Мериме — фигура казачьего атамана. В публикации представлен перевод (по французскому изданию 1865 г.) третьей главы очерка Мериме. В ней рассказывается о Персидском походе «воровских казаков» (1668–1669), за которым последовало их триумфальное возвращение на Дон с богатой добычей. Успешный исход грабительских налетов, как и щедрость лихого атамана, способствовали росту его авторитета среди бедноты, привлекая к нему все больше и больше сторонников. В целом, события, изложенные в третьей главе, предстают как подготовка кульминационного этапа разинского движения, который пришелся на 1670–1671 гг.

В статье анализируются особенности актуализации мифонимов — имен собственных (ИС) персонифицированных образов древнегреческой мифологии — как прецедентных имен (ПИ) и компонентов в составе фразеологических единиц (ФЕ) в новогреческом языке. В течение тысячелетий мифонимы претерпели ряд изменений, расширив свою семантическую структуру. Актуальность данной работы обусловлена тем, что исследуемый материал служит ключом к более ясному пониманию национальной языковой картины мира носителя греческого языка и осознанию того, как древнегреческая мифология актуализируется в современном греческом языке. Цель исследования — выявление дополнительных смыслов, которые формируются при актуализации мифонимов как ПИ в дискурсивном пространстве новогреческой культуры. Результатом интеграции мифонимов в современный дискурс греческого языка является семантическая деривация, при которой ИС становятся именами нарицательными, а ФЕ приобретают прецедентный характер, становясь прецедентными высказываниями. Полученные результаты показывают, что самыми частотными параметрами для создания прецедентности мифонимов являются поведение, черты характера и внешность персонажей, создающие метафорический перенос и формирующие ПИ. Проведенный анализ расширяет представление о механизмах использования мифонимов как ПИ в новогреческом языке и является первым шагом для создания словаря прецедентных имен на материале греческого языка.

В статье отмечен интерес Лескова к русской старине, церковной повседневности и жизни духовенства. Фамилии, характерные для русского духовенства XVIII–XIX вв., часто образовывались от греческих, латинских и церковнославянских терминов. Для Лескова подбор той или иной фамилии персонажу его прозы был весьма важен. В статье рассматриваются некоторые антропонимы из хроники Н. С. Лескова «Соборяне». Предлагается уточненное объяснение происхождения и смысла «искусственных», церковных фамилий, образованных от латинских терминов: Бенефактов (Бенефисов) и Препотенский (Омнепотенский). Рассмотрены также эпизоды из «Мелочей архиерейской жизни» (а именно реплики митрополита Киевского Филарета), «На ножах», «Владычный суд» и некоторых других произведений. Обращено внимание, что Лесков был самоучкой («автодидактом»): он поступил в гимназию задолго до масштабного насаждения классического образования, учился плохо и гимназию не окончил, по латыни отличных оценок не имел, в университет не поступил. Делается вывод, что в произведениях Лескова имеются случаи не вполне удовлетворительного понимания латинской лексики и грамматики. Лесков латынью не интересовался и не очень хорошо ее понимал.

В статье исследуются формы и функции текста в художественной практике представителя актуального искусства в Казахстане С. Н. Маслова (1952–2002). Текстоцентричность и литературоцентричность как универсальные свойства позднесоветской и постсоветской визуальной культуры впервые анализируются на текстовом материале представителя художественного поставангарда в Казахстане. Тексты, производимые казахстанским автором в различных модификациях актуального искусства, были хронологически разными: они появлялись до, во время и после создания визуального образа. Выделяется такая форма творчества Маслова, как создание не столько произведения-результата, сколько произведения-процесса, с обязательным авторским манипулированием текстом в пространстве и времени, когда художественная практика превращается на глазах зрителей (читателей) в многослойную игру. В качестве результата исследования представлено, как Маслову удалось уловить и передать посредством текста, который он вплетал в сюжет своих художественных акций, главное в деталях постсоветского существования и быта, а потом и трансформировать их в эстетику абсурда. Показано, что одним из способов реализации этого стало использование эстетики массмедийных форм текста: традиционного письма, бюрократической инструкции и гороскопа, а также формы фантастического романа. Арт-практика С. Н. Маслова отразила свойственный ему хронологически ограниченный литературо-центризм с одновременным выходом художника в своих последних текстовых работах на особенности современной дигитальной арт-среды.

В декабре 1942 г. в станице Усть-Лабинской Краснодарского края во время массового расстрела погиб 12-летний скрипач Муся Пинкензон. Согласно публикациям в прессе, которые начали появляться весной 1943 г., перед смертью он исполнил на скрипке «Интернационал». Хотя в достоверности этой версии есть сомнения, благодаря ей история Муси Пинкензона приобрела всесоюзную известность. В послевоенные годы в УстьЛабинске вокруг фигуры этого пионера-героя сложилось сообщество, которое поддерживало память о нем в течение многих десятилетий. Материалом для исследования стали мемуары местных жителей о Мусе Пинкензоне, которые рассматриваются как часть определенной литературно-фольклорной традиции. Выясняется, что «официальная» версия обстоятельств расстрела, в основе которой лежит мотив «героическое музицирование на пороге смерти», отвечала общим запросам и поэтому вытеснила из памяти реальный опыт очевидцев. В статье анализируется содержание воспоминаний о Мусе Пинкензоне — в частности, прослеживаемые в них общие сюжетные элементы и риторические приемы. Выявляется, что одна их часть почерпнута из медиа, литературных источников, фольклора и воспоминаний предшественников, а другая выполняет «служебную» функцию — подтвердить право рассказчика на свидетельство и подчеркнуть его положительную роль в этой истории. Таким образом, историческое воспоминание — это продукт социально-политической, культурной, информационной среды и интересов самого рассказчика и его сообщества.

Сегодня многие краснодарцы рассказывают, что во время немецкой оккупации города нацисты устраивали облавы на жителей, используя газвагены (душегубки). Согласно этим рассказам, стать жертвой облавы и погибнуть в газвагене мог любой, вне зависимости от этнической принадлежности или политической благонадежности, тогда как в реальности жертвами душегубок становились определенные категории граждан. Статья посвящена причинам возникновения и популярности таких рассказов в Краснодаре. Сюжетная основа для рассказов о душегубках и беспорядочных облавах была создана советскими пропагандистскими текстами, появившимися сразу после освобождения города. В позднесоветское время этот сюжет стал частью культурной памяти (А. Ассман) благодаря надписи на главном военном мемориале города. Пропагандистский тезис о неизбирательных убийствах посредством газвагенов закрепился в устной традиции, поскольку в ней уже существовала готовая форма — сюжет об опасной черной машине, олицетворяющей государственный террор. Как и другие устные рассказы о далеком прошлом, истории о душегубках, преследующих «всех подряд», помогают рассказчикам поддерживать актуальную для них идентичность: подтверждают статус города как жертвы нацистов и тем самым позволяют компенсировать официальное непризнание его героических заслуг.

В статье ставится вопрос о том, каким образом устные истории о прошлом «отбираются» в традицию. Показаны механизмы их закрепления в традиции на материале записанного в 2000–2023 гг. корпуса устных рассказов о Холокосте и о спасении евреев на оккупированных советских территориях. Согласно гипотезе автора, истории, способные закрепиться в традиции, могут пройти ряд «фильтров». Они должны отвечать представлениям, сформированным советскими, постсоветскими и западными медиа и идеологией (т. е. вписываться в социальные рамки памяти о Холокосте), а также иметь понятную и запоминающуюся структуру, свойственную фольклорным фабулатам и меморатам; кроме того, в таких рассказах особым образом проговариваются травматические переживания и детали сцен насилия. Истории, которые не проходят эти «фильтры», не могут закрепиться в традиции, их можно записать только от очевидцев событий; те же истории, которые имеют описанные выше признаки, бытуют не только среди очевидцев, но и среди представителей последующий поколений, становятся частью семейной и локальной памяти и появляются на страницах краеведческих блогов и произведений наивной литературы.